Тот сентябрьский день мне памятен. В половине восьмого утра, едучи в трамвае на работу, я ощутил упадок сил. Накануне мне (как народному депутату РСФСР) довелось усмирять бунт заключенных в одной из колоний строгого режима. По просьбе руководства УИН обещал приехать туда снова, и — вот незадача. Поднялся на четвертый этаж Дома печати, в свой кабинет, и все поплыло перед глазами. Теряя сознание, выбрался в приемную, лег на пол. Спустя двадцать минут «скорая» привезла меня в пятую больницу к хирургу Николаю Павловичу Пушкину. Он установил диагноз, сразу позвонив в первую областную своему другу — народному врачу СССР В. М. Часовских: «Макарыч, собирай бригаду…». Так 24 сентября 1990 года эти люди вошли в мою жизнь, чтобы спасти ее.
Василия Макаровича уже нет на белом свете, осталась благодарная память о нем коллег и спасенных им людей. А Николаю Павловичу — за восемьдесят. Он живет один в скромной квартирке в Заволжье. Частенько подводит здоровье, но взгляд у него все тот же, что и в 90-м: внимательный, слегка настороженный, словно бы пытающийся понять тебя изнутри. И — все та же мягкая интеллигентность в манерах.
— Помню, помню, — в глазах доктора искрится улыбка. — Плохой вы тогда были, голубчик.
Дребезжит телефон.
— Перезвоните после обеда, — говорит кому-то Пушкин.
Не успевает сесть за стол, за которым мы беседуем, как звонят вновь:
— Клавдия Ивановна, я же советовал Вам лечь в больницу! — голос Николая Павловича обретает жесткость. — «Осколок пусть посмотрят – не движется ли? А заодно «сахарок сбавят».
Пушкин кладет трубку, однако телефон не успокаивается:
— Надежда Константиновна, рентген надо было делать сразу…, — рассудительным тоном объясняет доктор. – Ну, кто-кто? Вы — защитница Родины. Надо было надеть ордена, чтобы знали… Да нет… Ничего страшного… Просто образуется ложный сустав, а рука сохранит подвижность.
— Партизанки мои, со своими болячками, — поясняет он.
В свои восемьдесят два он по-прежнему нужен многим как врач. Это заставляет быть в профессиональной форме. Читать научные медицинские журналы, изучать особенности новых препаратов, консультироваться с бывшими коллегами.
Бывшим же партизанкам и партизанам Пушкин нужен, а точнее желает быть нужным, — в особенности. Это для него, можно сказать, свои люди. И он для них, бывший юный разведчик истребительного отряда, — свой.
Как пришли немцы
Перед войной тринадцатилетний Коля Пушкин окончил шестой класс Замятинской неполной средней школы Ржевского района. Учился прилежно, проявляя особый интерес к немецкому языку. Знакомство с ним начал с третьего класса, занимаясь в кружке под руководством учительницы Смирновой.
 Из троих братьев Пушкиных, уроженцев деревни Голышкино, Николай был младшим. Старшего Василия еще в 1939 году, после окончания Ржевского техникума товароведения льна, призвали в армию. Средний Константин, окончивший географический факультет Калининского пединститута, учительствовал в Рождественской средней школе.
Отца, участника Первой мировой войны, в армию не взяли — у него была «бронь». На станции Осуга Павел Иванович заведовал льняными складами, которые относились к оборонной отрасли. Коля узнал от него, что из льняного сырья делают не только льняное масло, одежду, но и олифу, используемую при покраске танков, самолетов, другой военной техники. Мама Евдокия Дмитриевна в то время работала в колхозе и вела домашнее хозяйство.
Война в Осуге дала знать о себе не только налетами вражеских самолетов, проводами парней и мужчин на фронт. В третьей декаде июля приехали чекисты, чтобы сформировать из местных активистов истребительный отряд. Записались 23-25 человек. Павел Иванович стал заместителем командира, Николая зачислили в разведчики. Кроме него, из мальчишек в отряде оказалось еще пятеро.
— Каждому выделили по длинной канадской винтовке, к ней по двадцать пять патронов, — вспоминает Николай Павлович. — После инструктажа — стрельбы. Разрешалось выпустить по одному патрону. Но даже это оказалось проблематичным из-за неопытности бойцов и по причине неисправности части винтовок. Их отдали в ремонт специалистам находившегося на станции военно-технического поезда. Чекисты успокоили: «На передовой воевать не придется. Ваша задача — ловить диверсантов». Однако заниматься этим не пришлось по объективной причине. 28 сентября 1941 года немецкая авиация разбомбила на станции несколько эшелонов с красноармейцами. 30-го две бомбы попали в дом Пушкиных, а третья у крыльца зарылась в землю, не взорвавшись. Винтовки были уничтожены вместе с домом. 4 октября руководство отряда приняло решение раздробить его на группы по три-четыре человека и рассредоточиться в местах проживания или у родственников. Семья Пушкиных, отец, мать, Николай, а также еще один человек, фамилию которого он забыл, отправилась на повозке в деревню Голышкино, где жили дедушка и бабушка.
— Двадцать пять километров одолевали пять суток, — продолжает он — Военные не пропускали через ржевский мост мирное население. По нему потоком двигалась наша отступающая армия. Люди, повозки, машины, орудия, танки… Отец решил: надо двигаться правым берегом Волги, что мы и сделали. Остановились напротив деревни Горчаково, расположенной на левом берегу — в ней жили две родные сестры матери, стали громко кричать, и родственницы нас услышали. Телегу удалось переправить на лодке, а лошадь Волгу переплыла. Спустя двое суток пешком отправились за три километра в Голышкино. Там у меня было много знакомых ребят. В этой деревне я родился. В ней жили по линии отца дедушка Иван и бабушка Татьяна. До переезда в Осугу, я учился здесь в начальной Першинской школе. Важно было и то, что, работая на станции, отец построил в Голышкине дом.
Отдыхать с дороги Пушкиным не пришлось. Значительная часть бойцов и командиров сосредоточились у Горчакова. Павел Иванович с сыном взялись им помогать. За четыре дня перевезли в лодках не одну сотню человек. Деревенские женщины варили для красноармейцев картошку в мундире, размещали на ночлег. Затем Павел Иванович давал ориентировку, как выходить из окружения. Наиболее безопасный путь лежал через военный аэродром — он находился в трехстах метрах от деревни, и далее, через Опекаловский лес и Клемовское болото, в сторону Луковникова. Где-то там закрепились наши войска. На аэродроме, в земляных капонирах, оставались самолеты. «Надо их сжечь, чтобы не достались врагу», — решил Павел Иванович. Три исправных И-16, прозванных летчиками «ишачками», они с сыном уничтожили, а неисправные бомбардировщики ТБ-7 не тронули.
— Немцы заявились в Голышкино 14 октября, — продолжает Николай Павлович. — Первый отряд был на мотоциклах. Солдаты в плащах грязно-зеленого цвета, касках, с автоматами на шее и бляхами на груди. Часть проследовала на Першино, а те, что остались, взялись бегать по дворам, отстреливая живность. Подъехали автокухни. Немцы развели костры, стали варить и есть мясо, пить шнапс. Один из них достал губную гармошку и запел: «Вольга, Вольга, мутэр майнэ!». Отец сказал: «Ты подумай, какая скотина». Он хорошо знал немецкие повадки, заранее предупредив односельчан, что оккупанты начнут искать продукты. Предупреждение сыграло свою роль: картошка была зарыта на огородах. Забегая вперед, скажу: зимой она не даст помереть нам от голода.
В Голышкине появился староста, местный житель Илья Лебедев. Это был трудолюбивый, уважаемый человек. Я играл с его детьми. Лебедев не выдал ни одного односельчанина, сочувствующего советской власти, предупреждал о возможных обысках. Видимо, ощутив это, немцы назначили другого старосту. Тот стал выслуживаться перед оккупантами. После освобождения района их арестуют обоих, старого и нового.
Потом всю жизнь я буду ощущать, да и сейчас продолжаю испытывать это чувство, что с Лебедевым обошлись несправедливо…
«Маршруты были разные…»
Павел Иванович начал посылать Николая в разведку. Маршруты были разные: Ржев, Осуга, Сычевка.
— Ржев был страшно разрушен, — углубляется в воспоминания Пушкин. — Немцы зверствовали. На стенах домов висели объявления: «Кто укроет у себя красноармейца или партизана, или снабдит его продуктами, или чем-либо поможет, карается смертной казнью через повешение…». В кармане у меня аусвайс с отметкой о том, что я направляюсь для обмена вещей на продукты. Немцы пропускали меня свободно, не подозревая, что я запоминаю, где расположены их укрепления, пушки, танки, сколько и где живой силы. Я менял на рынке домашнюю одежку на соль и пешком возвращался за двадцать с лишним километров в Голышкино. А вот до Сычевки и обратно добирался товарным поездом. Немцы дозволяли мирному населению такие поездки, но опять же при наличии аусвайса и отметки в нем. Уже после войны, отец мне рассказал, что на территории района было несколько законспирированных точек, куда стекались разведданные. В одной из них, в Быховой Слободе, находился наш радист с рацией, имевший связь с разведотделом армии. К нему, видимо, и ходил отец.
8-9 января 1942 года наши 39-я и 33-я армии приблизилась к Ржеву и, переправившись по льду через Волгу, двинулись к Вязьме, дойдя почти до Сухиничей. В тылу, возле Ржева, осталась 4-километровая дыра. Ее немцы быстро «заткнули». В те дни на «ветке» Ржев-Вязьма наши войска бросили несколько бронепоездов. Враг начал их использовать. Мне и Саше Купцову, он жил на станции Осуга, предстояло разведать место нахождения бронепоездов. Встретившись, мы прошли по маршруту: Осуга, деревни Рогчево, Петраково, Пашки до разъезда Помельница. Большую помощь оказал нам Михаил Сахаров из деревни Рогачево. Я его знал: до оккупации он был на станции начальником водозаборной в Осуге. Сахаров рассказал, как обойти вражеские посты. На разъезде мы обнаружили сдвоенный бронепоезд, из которого немцы обстреливали наши части. Возвращаясь окружным путем через совхоз «Вораксино» Смоленской области, зашли в деревню Вашутино, где жил отцовский приятель и связной Петр Калистратов. Он дал мне салазки, привязал на них зад немецкой лошади, предупредив, что в мясо забиты две гильзы с донесениями.
После этого Саша направился в Осугу, а я взял курс на Ржев. В деревне Шеломово меня остановили два полицая. «Что везешь?» — спрашивают. «Да вот, — говорю, — немного ржи и конину». Кусок мяса, видимо, показался им тяжелым, они его не тронули, а вот на мои валенки один из полицаев обратил внимание, приказав их снять. Я подчинился. Полицаи, забрав добычу, ушли. На мне были взрослые кальсоны, я опустил их ниже стоп и завязал внизу тесемками. Семь километров при морозе градусов 25 градусов бежал до деревни Дубакино, волоча сзади салазки. Не чувствуя заледеневших ног, постучал в окно крайней избы. Впустившая меня женщина отнеслась ко мне участливо. Она растерла мои ступни, смазала их салом, дала валенки- опорки (с отрезанными голенищами), накормила меня ароматными щами. Салазки я предварительно втащил в коридор, чтобы собаки не съели мясо с гильзами. Женщина предложила: «Сынок, оставайся ночевать, а наутро пойдешь дальше». Но мне надо было спешить — к вечеру заканчивался срок отметки в аусвайсе. 11 километров, оставшиеся до Голышкина, преодолел без приключений. Отец встретил меня на берегу Волги и, когда я рассказал ему о гильзах в конине, заругался:
— Я же предупреждал — никаких письменных донесений!
 
… Помню еще, как в июне 1942 года мне и Саше Купцову (он был на два года старше меня и, как я потом узнал, приходился племянником Зое Иосифовне Михайловой, которая в семидесятые годы станет первым секретарем Старицкого райкома партии) поручили добраться поездом от Осуги до Ново-Дугина. Там предстояла встреча с человеком, занимавшимся поиском следов пропавшего в окружении командарма 33-й армии генерала Ефремова. Мы благополучно отыскали нужный дом. Подпольщик сказал: «Передайте нашим людям: армия разгромлена, командующий Ефремов застрелился, а генерал Масленников вывезен самолетом». Настроение мое, когда услышал про разгромленную армию, испортилось. Уже в зрелом возрасте прочел я о драматической судьбе командующего 33-й армией М.Г. Ефремова. За ним послали самолет, но он остался со своими бойцами. Во время прорыва армии из окружения был тяжело ранен. Живым в руки врага не сдался. Немецкое командование похоронило его с почестями в назидание своим солдатам: вот, мол, как сражаются настоящие герои.
 В Ново-Дугино я ездил связным несколько раз…
Тем временем стали все ближе доноситься взрывы снарядов и стрельба. Жители Голышкина жители думали, вот-вот придет Красная Армия. Но наши войска остановились на Собакинской речке, в стороне от Зубцова. Почти каждую ночь наши самолеты бомбили Ржев, в основном – станцию Ржев-2, аэродром, другие точки. Где-то в районе деревень Глебово, Успенское, Плешки, что на левом берегу речки Бойни, по ночам высвечивались огромные зарева пожарищ. В деревне нашей квартировала аэродромная обслуга, техники, зенитчики, иногда — летчики. Оккупанты вели себя, как господа: заставляли хозяев делать в домах уборку, после чего выгоняли их на улицу — живи, где знаешь. Люди приспосабливались. Ютились в сараях, подсобках, банях.
Стояло затишье, однако ощущалось приближение решающих событий. Наступление наших войск началось 30 июля 1942 года. Николаю этот день запомнился тем, что шел сильнейший дождь. Поля превратились в топь, наступать было тяжело. «Илы», которых немцы страшно боялись, летали над самой землей, едва не задевая за верхушки деревьев.
В середине августа, по заданию отца, Николай отправился в Рождествено. Первое, что бросилось в глаза, — активное передвижение немецких войск в направлении Ржева. Юный разведчик считал танки, автомашины, орудия, запоминал номера на броне танков. Тогда-то и попал он в переплет, едва не стоивший ему жизни. Возвращаясь пешком обратно, неподалеку от родных мест, Николай попал под минометный обстрел.
Контуженный, с сочащейся из ушей и носа кровью, он почти двое суток лежал на обочине дороги. Очнулся от разговоров.
— Это внук деда Ивана, — услышал, как в тумане.
С трудом открыл глаза и, ощущая режущую боль в висках, увидел знакомых ребят из деревни Пестриково. Один из них, пошарив по одежде Николая, извлек из нее аусвайс, посмотрел на фамилию:
— Точно, это он!
Они покричали деда Ивана, тот вышел к Волге.
Николая положили на лошадь, привязали к седлу, и она переплыла с ним на другой берег реки. Пестриковские ребята для страховки плыли рядом. Больше недели Пушкин отлеживался в сыром блиндаже, где помещалась выгнанная немцами из дома семья, пока пришел в себя…
Радость освобождения
Немцы были на правом берегу Волги, в Нижнем Бору. Против деревни Юрятино они навели понтонную переправу и переходили на правый берег от Першино, Клешнево, Мосягино, от речки Бойни.
— 21 августа Голышкино освободили наши войска, — рассказывает Пушкин. — Деревня сохранилась полностью, все 98 домов уцелели, сгорел лишь один сарай. Настроение царило приподнятое, верилось, что наши продолжат наступать и дальше. Но скоро случилась беда. 26 августа с противоположной стороны Волги немцы начали методично расстреливать деревню. Осталось лишь 12 домов, в том числе и наш дом. А 28 августа враг расстрелял и эти дома, даже фундаментов не осталось. Много погибло тогда жителей, но мы каким-то чудом спаслись. Перешли в Мосягино, за полтора километра от Голышкина, стали жить в сушилке сгоревшего овина. Отец попытался разыскать районное начальство, чтобы как-то решить вопрос об эвакуации семьи, но это ему не удалось.
Питались кое-как. Я убегал иногда к солдатской полевой кухне, повар которой подкармливал меня и других местных мальчишек. Родители с наступлением сумерек уходили на голышкинские огороды, чтобы выкопать картошку или кое-какие овощи. Там, в блиндаже, оставался больной дед Иван, за которым ухаживала его жена, а также их беременная сноха с двухлетней дочерью. За сутки, что родители отсутствовали, я становился свидетелем интересных событий.
В один из дней, это было во второй половине сентября, ко мне подошел солдат-почтальон и спросил, как пройти в Голышкино. Я поинтересовался, зачем это нужно, и почтальон объяснил, что должен доставить письмо Ивану Самуйловичу Пушкину. «Я его внук. Можете оставить письмо мне», — сказал я. Брат Костя, проживавший в Рождствено, спрашивал: правда ли, что нашему отцу то ли в Осуге, то ли в Голышкине оторвало ногу, и он якобы умер? Кроме того, брат интересовался судьбой матери, других родственников. Я тут же написал ответ, кратко рассказав и о нашей жизни и сообщив, что ногу оторвало не нашему отцу, а моему двоюродному дяде Илье Александровичу Дроздову.
Перед уходом почтальон, забравший мое письмо, оставил мне два десятка солдатских «треугольников», на которых был ленинградский адрес его семьи (Ленинград к той поре был в блокаде) и адрес его полевой почты, попросив отправить их, что я и сделал. Сам того не думая, этот человек сыграл важную роль в воссоединении нашего семейства. Уже потом я узнал, что Константин встретил в Калинине моего дядю Федора Ивановича, брата отца, моего крестного. Он был начальником комитета заготовок по Калининской области (позже эта должность стала называться уполномоченный министерства заготовок). Федор Иванович вышел каким-то образом на заместителя командира 274-й стрелковой дивизии, располагавшейся неподалеку от Мосягина, переправив ему письмо Константина. Из дивизии оно и попало в Мосягино. После моего ответа Константину родня по «цепочке» узнала о судьбе членов нашего немаленького семейства. Вскоре дедушка Иван умер. Похоронили его там же, в Голышкине, на огороде родного дома, под кустом ирги. В 1956 году прах Ивана Самуйловича был перевезен на старое Смоленское кладбище в Ржеве.
А однажды, когда над позициями наших войск к северо-востоку от Ржева надолго зависла огромная «рама» — так назывался немецкий разведывательный самолет «Дорнье», вдруг откуда-то справа ударил залп нашей «Катюши». Возможно, она была замаскирована в сохранившейся и в наши дни небольшой березовой роще. Спустя несколько секунд «рама» превратилась в рваное черное облако. Возможно, это единственный случай на войне, когда немецкий самолет сбили реактивным снарядом с земли. Для тех, кто занимается изучением истории Ржевской битвы, этот факт должен представлять интерес.
Жить в сушилке овина из-за заморозков стало невозможно. К тому же, согласно приказу Главкома гражданское население подлежало эвакуации за тридцать километров от передовой. На солдатских фурах мы доехали до Плешков. Переночевали, а утром отцу посчастливилось остановить грузовик-студебеккер, который довез нас до деревни Бороздино. Там мы остановились в доме знакомых отца. Он пошел, чтобы договориться о нашем дальнейшем передвижении, а я смотрю в окно и вижу: едет легковая автомашина, а в ней вроде Федор Иванович. Потом выяснится, что я не ошибся. В обкоме партии дяде дали машину, чтобы он вывез из Мосягина свою мать (мою бабушку) и сноху с дочерью. Забегая вперед, скажу, что в 1944 году дядю перевели в Калугу область, где он работал, как и в Калинине, уполминзагом.
Здесь же случилась и еще одна встреча. Открывается дверь избы, и я вижу того самого почтальона, что принес в Мосягино письмо от Константина. Он сделал удивленные глаза: «Ты, Николай?». «Я, — говорю.- А вы как здесь?». «Дивизию отвели сюда на отдых перед наступлением». Я рассказал почтальону, что ответа из Ленинграда не было, и он погрустнел. Настроение ему подняли мои родители. Они накрыли в честь солдата стол, на котором было немного выпивки.
Поскольку зашла речь о родне, уместно вспомнить о моих братьях. Василий, 1920 года рождения, окончил в Новокузнецке летную школу и получил направление в Барнаул для зачисления в формирующуюся Польскую Армию, часть контингента которой составляли русские. С 1943 года брат находился на действующем фронте, доставляя на легкомоторных самолетах приказы командования. Победу встретил в Берлине. После демобилизации поступил в институт экономики министерства заготовок. Работал в «Заготльне» в Твери. Затем его направили заместителем директора «Заготльна» в Горький. Константин, 1922 года рождения, с должности директора Рождественской средней школы Оршинского района в 1941 году был призван в действующую армию. Воевал недолго, его «комиссовали» по состоянию здоровья. Примечательно, что Константин Павлович стал первым директором школы-интерната в Эммаусе. Свою трудовую деятельность завершил директором средней школы в Васильевском мхе. Обоих моих братьев давно нет в живых.
Но вернусь в осень 1942 года. У Бороздино мы остановились у тети Поли Базановой, добрейшей души человека. Отец отправился в райвоенкомат. Райвоенком Василий Миронов вызвало старшего сортировщика Михаила Петровича Соколова, тот был с предвоенных лет знаком с отцом и с ходу предложил ему заведовать складами Заготльна на Набережной Волги. Через месяц мы переехали из Бороздина в Коньково, отцу, матери и мне, оттуда было ближе ходить на склад, где мы стали работать все трое. Только через два года я начал учиться в седьмом классе Старицкой средней школы, — Пушкин делает паузу, собираясь с мыслями. — Ну а затем, сами понимаете, пришла мирная жизнь, и стало всем нам легче.
От Старицы до Твери
В 1948 году выпускник Старицкой средней школы Николай Пушкин поступил в Смоленский государственный мединститут и окончил его с отличием в 1954 году. Ко времени получения диплома он уже год как был женат. Избранницей стала девушка, с которой сидел за одной партой в школе (после окончания Калининского учительского института Валентина Ивановна преподавала время в Калининграде). Поскольку диплом врача у него был с отличием, Пушкин имел право выбора места работы. Далеко отрываться от родных мест не хотелось. Выбор пал на поселок Емельяново, где Николай стал работать хирургом, а затем главным врачом.
Пушкину приходилось быть в одном лице хирургом, терапевтом, гинекологом, то есть быть настоящим земским врачом, к которому можно обратиться за помощью в любое время суток и по разным вопросам. Тогда же, в 1954-м, у четы Пушкиных родился сын Николай (сейчас он заведует рентгенкабинетом в Старице).
 В 1962-м молодого Николая Павловича назначают главным врачом Старицкой районной больницы. Как раз ту пору были ликвидированы райздравотделы, и в подчинении Пушкина оказались огромное хозяйство — 7 участковых больниц и 29 фельдшерских участков. В 1963-м рождается дочь Татьяна. Пушкин много оперирует. Одну из них пришлось делать Зое Иосифовне Михайловой, первому секретарю райкома партии. Этот случай запомнился тем, что оперировать ее не брались даже областные врачи, а он взялся и спас жизнь уважаемому человеку. После операции лично доложил об этом первому секретарю обкома партии Николаю Гавриловичу Корыткову.
В 1972-м неожиданно умирает Валентина Ивановна. Чтобы заглушить боль от горькой потери, Николай Павлович, награжденный к тому времени орденом Трудового Красного Знамени, просит руководство облздравотдела о переводе в другое место. Подходящей замены не нашлось, мысль о переводе пришлось отложить. В Старице он трудился до 1979 года, после чего получил назначение заведующим поликлиникой второй (позже ее переименовали в пятую) областной больницы, став в ней и практикующим, на полставки, хирургом. В этой больнице всегда работали врачи высокого класса. Кроме того, прием больных вели профессора медицинского института. Обслуживала она руководящую элиту области. Пушкину пришлось «вести» первых секретарей и секретарей обкомов и председателей облисполкомов, их заместителей, начальников КГБ, УВД, членов их семей.
— Старость — время размышлений, — говорит Николай Павлович. — Вспоминаю людей, которые встретились мне на жизненном пути, анализирую прожитые годы — начиная с детства…
Те семь километров, которые в военную зиму Николай Пушкин бежал босиком от Шеломова до Дубакина, не прошли для него даром. В 1944-м опухли ноги, и он не смог ходить. Старицкие врачи установили диагноз: ревмоартрит и ревмокардит. Николая положил в больницу, долго лечили. После лечения боль, нет-нет, но возвращалась. К тому времени отец стал держать в Конькове пчел. В середине лета 1945-го, налетела черная туча, разразилась страшная гроза. Пчелы перед ее началом взбеленились и покусали Николая. На голове осталось около пятидесяти пчелиных укусов – смертельная доза, но обошлось. Больше того, от пчелиных укусов болезнь суставов окончательно прошла.
А вот случай из хирургической практики Пушкина. Однажды в Старице он оперировал тяжелую форму рака желудка, почти неоперабельную, у матери одной из фельдшериц. Сделал наложение анастомоза, чтобы пища миновала пораженный участок, что могло на короткое время продлить больной жизнь. «Как мне дальше жить? Выпивать можно?» — спросила женщина. «Можно, но не более тридцати граммов хорошего коньяка в день», — посоветовал Пушкин. Женщина прожила двадцать лет, скончавшись в преклонном возрасте. Когда это случилось, Николай Павлович попросил у ее дочери разрешения провести вскрытие. Никакого рака у старушки не оказалось. А ведь был! Так что, организм человека — тайна, до конца неизведанная…
Опыт, знания, тонкая интуиция — все это при нем и сейчас. Впрочем, если прежде Николай Павлович наблюдал других, то теперь, после трех перенесенных инфарктов, ему приходится наблюдать еще и себя: пульс, давление. Он не любит говорить об этом, но жизнь преподнесла немало ему немало ударов, которые и выразились в этих инфарктах. С трудом пришел он в себя после, когда умерла от сердечного приступа дочь Татьяна. Николай Павлович часто созванивается с ее сыном и своим внуком Петей. Это один из немногих родственников, скрашивающих старость Пушкина.
Впрочем, друзей и знакомых у него по-прежнему немало. Ничего удивительного. Многим поправлял он здоровье, спасал жизни, а добрым людям свойственно помнить добро. Часто перезванивается он с Ниной Ивановной Цветковой. Она годом позже Пушкина оканчивала Старицкую среднюю школу и много лет преподавала русский язык и литературу в одной из тверских школ. Нина Ивановна прекрасно пишет маслом, на стене пушкинской квартиры висят ее работы. Почти каждый день встречается или разговаривает по телефону он со своими партизанками (так он их уважительно называет) Клавдией Ивановной Тяпиной и Надеждой Константиновной Бойдиной. Они партизанки и есть, только бывшие. Заслуженные, награжденные орденами, уважаемые в области люди!
С недавних пор и сам Николай Павлович официально состоит в рядах ветеранов партизанского движения и бывших подпольщиков Тверской области. В молодые годы он как-то не придавал этому существенного значения, и лишь в преклонном возрасте решил-таки восстановить справедливость. Не без труда отыскались свидетельства того, что в годы вражеской оккупации юный Коля Пушкин находился в составе Осугугского истребительного отряда, ходил на разведку немецких позиций. Так что, юбилейные медали носит Николай Павлович заслуженно.
Поклон родной земле
Если справедливость в личном плане удалось восстановить, то добиться ее отношении Ильи Матвеевича Лебедева пока не удалось.
— Знаете, почему немцы назначили его в Голышкине старостой? В 1914-1920 годах Лебедев находился в плену в Германии и свободно разговаривал по-немецки. Илья Матвеевич помогал подпольщикам собирать сведения о враге, предупреждал о предстоящих обысках. Он не сдал ничего дурного. Я даже не о нем сейчас думаю, а о его четверых детях, которых прекрасно знал. Они выросли достойными людьми, но пострадали из-за того, что отец был старостой. Сына Николая Ильича досрочно уволили с офицерской службы, дочь, умница, поступила в престижный технический вуз в Москве, но ее отчислили с первого курса.
Есть у Пушкина и еще одна боль. Это проблемы современной медицины. Николая Павловича беспокоит не столько состояние материальной базы, а то, что дух стяжательства, расчетливости, всегда чуждый настоящему русскому интеллигенту, проникает в наши медучреждения.
— Мы — православные, не такие, как на Западе. У нас всегда были на первом плане человечность, бескорыстие, а мы что делаем? — сокрушается он. — С коммерциализацией медучреждений, резко упала нравственность врачей, их квалификация, так как диплом теперь можно купить за деньги. При этом Зурабов, стервец, столкнул врачей лбами. Врач общей практики получает до шестидесяти тысяч, опытнейший хирург или терапевт – шесть. Где же справедливость?
Николай Павлович обожает природу. Выскочить в лес, набрать кошелку маслят или подберезовиков для него – величайшее счастье. Любит он также пройтись по Твери, давно ставшей для него родной и близкой. Однако постоянно звучит в его душе, а с годами звучит все сильнее, зов голышкинского угла, где он явился на свет, откуда ходил в разведку.
Как-то один из тверских краеведов написал о Н.П. Пушкине, разместив затем материал в сети Интернета. Прочтя его, Николая Павловича отыскал летом 2007 года генерал Николай Николаевич Швец (ныне руководитель межрегиональной электросетевой кампании). Сделал он это по просьбе своего друга из Иркутска, полковника, у которого отец погиб под Ржевом. Вместе с заместителем начальника Тверской академии ПВО Михаилом Ивановичем Кольцовым отправились они, захватив Пушкина, в те места, где предположительно похоронен отец полковника.
— Почему они попросили меня поехать с ними? — задается вопросом Николай Павлович. – Дело в том, что из несохранившегося письма однополчанина отца этого полковника у него, с мальчишеских лет, отложилось в памяти, что отец и однополчанин во время побега из немецкого концлагеря нарвались на минное поле. Отцу взрывом оторвало обе ноги, и однополчанин похоронил его рядом с этим полем. Так вот, в письме упоминалась моя деревня Голышкино, находившаяся от лагеря в двенадцати километрах.
После того, как мы побывали в местах наиболее ожесточенных боев и завернули туда, где некогда находилось Голышкино. Выпили по чарке, помянув погибших. Я поведал гостям многое из того, что помнил с детства. Вот там, говорю, был военный аэродром, где мы с отцом самолеты жгли. А вот там мой отец напутствовал раненого окруженца-политрука: «Пересечешь поле так, затем пойдешь правее лесом…». Ведь это очень важно было, какой избрать маршрут, чтобы спастись. Так и в мирной жизни бывает. Послушаешься совета умного, знающего, желающего тебе добра человека, и все у тебя впереди сложится…
 «Как хорошо вы все помните, Николай Павлович?» – удивился полковник. Перед отъездом взяли мы с тех мест политую русской кровью, земельку отвезли ее к мемориалу погибшим в боях за Ржев, поклонились их памяти…
Для русского человека — горсть родной земли очень много значит. В ней для него и голос Родины, и любовь к отеческим гробам, и святость. И, конечно же, напоминание и предостережение – как надо любить нам родную землю, дорожить ею, лелеять ее, чтобы не повторилось страшное. Николай Павлович Пушкин понимает это лучше многих других.
На снимках: Николай Пушкин (в центре) с родными братьями Константином (слева) и Василием. 1939 г.; родители Н.П. Пушкина Павел Иванович и Евдокия Дмитриевна. 1940 г.; Н.П. Пушкин — главный врач Старицкой районной больницы. Начало 70-х годов; Н.П. Пушкин с гостями в музее Академии ПВО. 2007 год; Н.П. Пушкин с краеведом Олегом Кондратьевым. 2007 г.; Н.П. Пушкин берет землю из родных мест; Н.П. Пушкин с инженером Тверского ДСК Б.И Петровым на встрече ветеранов войны во Ржеве. 2010 г..
 

Валерий Кириллов