[Show slideshow]

— В спектакле Петра Штайна «Орестея» по Эсхилу я играла Клитемнестру. Это был очень сильный спектакль — правда, тяжелый: шел восемь с половиной часов. Мы объехали с ним чуть ли не весь мир. Мою героину в нем зарезал сын. Но однажды я сама чуть не умерла в этом спектакле — по-настоящему. Было так: сын меня уже зарезал, я лежу на телеге, и там лежат еще два трупа: муж, которого я зарезала, и любовница мужа — ее тоже я зарезала… И мы все обмотаны трубочками, через которые проходит жидкость – это как бы кровь, которая выливается из сосудов. Ее делали из свекольного и клюквенного сока, но ощущение такое сильное, что от ужаса можно запросто потерять сознание… И вот лежу я, вся обмотанная этими трубочками — и вдруг понимаю, что случилось что-то невероятное: одна трубочка, которая у меня около шеи — мне же сын шею перерезал — делает «тынн» — и попадает мне прямо к носу. И эта свекольно-клюквенная кровь хлещет мне в нос, а я же мертвая лежу… И тут я понимаю, что сейчас точно умру — боль невероятная! Я начинаю показывать ногами, что со мной не все в порядке. А рядом стоит Игорь Костолевский, который играл бога красоты Аполлона, и тихо говорит мне: «С ума сошла, что ли? Успокойся — ты же мертвая – лежи!» Наконец до кого-то дошло, что случилось, и нас увезли на этой телеге со сцены, хотя по сюжету нам еще долго там надо было лежать. Но этим спасли мою жизнь…

Кошелек

— Еще меня «зарезали» на гастролях в Италии. Я в «Горе от ума» играла Софью. И вот — сцена на балу в доме у Фамусова, и когда все гости уже собрались, Софья должна выйти вся в белом. Я сижу в гримерной, там — такой ящичек, а в нем — огромный туго набитый кошелек, я такого в жизни не видела! Я, ни о чем не думая, беру его и открываю. И тут раздается взрыв! Я «вырубилась» на какое-то время. Потом начинаю приходить в себя. Слышу музыку на свой выход. Я сразу сообразила, что мне нужно на сцену. Начинаю пробираться через кулисы — плохо вижу, плохо слышу… Понимаю, что что-то случилось — и не знаю, что. Выхожу — и вдруг гости на балу Фамусова – все, в один голос: «Ее зарезали! Ее зарезали!» Думаю — наверное, в гримерной на меня напали, начали резать, я вырвалась — и вот я вышла. И я доиграю свою сцену с Чацким — и тогда здесь и умру от потери крови… Но оказалось, это был такой примитивный способ: вор открывает кошелек — раздается взрыв — вор отключается, и на него выливается малиновая жижа, которая потом не смывается три месяца. Меня отвели в полицейский участок, я там писала объяснительную. Никто не мог понять: зачем я открыла этот кошелек? Я тоже не могла понять, зачем я это сделала…

История

— Не могу вам не рассказать еще более удивительную историю. Один спектакль мы играли с Валерой Гаркалиным. Мы долго играли эту пьесу — лет 15, и с большим успехом. Спектакль очень тяжелый — в смысле нагрузки на артиста. В начале идет музыка, темно, а свет должен зажечься тогда, когда я сажусь на табуретку, и выходит Валера… Может, он решил подшутить надо мной — я иду, ищу табуретку в темноте — я должна ее нащупать и сесть на нее — а ее все нет и нет. Дело было в московском Театре на Таганке, а там сцена высокая. Я иду и думаю: «Куда же табуретку поставили?» Мне и в голову не пришло, что я ее уже прошла давно… Очнулась я только на руках у первого ряда – я упала со сцены прямо в руки людей, которые там сидели. Представляете, какой кошмар! И я понимаю, что сейчас включится свет, а я должна сидеть на сцене на табуретке, а я — на руках у людей, а они вообще не понимают, что случилось. И я так тихо говорю: «Валера, я здесь — дай руку, я упала». Он мне дает руку, втягивает на сцену, я сажусь на табуретку — и врубается свет, как будто ничего не случилось. Я сижу и думаю: «Я, наверное, вся в крови, вся в синяках — жуткий вид, наверное». Но самый жуткий вид был у людей в первом ряду, которые вообще ничего не поняли – что это было и куда это потом делось? А потом, когда я уже отошла от шока — мы, конечно, очень смеялись, прямо на сцене – невозможно было сдержаться… Играем этот спектакль дальше. А в нем есть сцена, когда мы с Валерой раздеваемся — как бы догола. Валера остается в носках и ботинках, а я — в белье, и на сцене только фонариком высвечивается, чтобы было понятно, что мужчина голый. И мы играем-играем, резвимся-резвимся… И вдруг врубается полный свет – в зале, на сцене, везде — яркий свет! И я собой прикрываю Валеру, а он садится за мной на сцену, а там — битые бутылки, так было надо по пьесе. И мы сидим… Боже, что он говорил мне там в спину! Я-то — в белье, а он голый сидел на битом стекле! Все-таки доиграли мы этот спектакль неблагополучный… А почему включился свет? Оказывается, шел мимо пожарный, и видит: не горит свет в театре – ни на сцене, нигде! Думает: что случилось? А у него там есть рубильник, который врубает всё — вот он его и врубил. Было, конечно, очень смешно…

Награды

— Наград у меня уже накопилось изрядное количество: «Кинотавр», «Золотой овен», «Триумф» — одна страшней другой. А самая страшная — «Ника»: когда дети были маленькие, просили, чтобы я ее выносила из квартиры — они заснуть не могли… Да еще и тяжелая — ее оторвать от пола нельзя! Я под ней капусту квасила. А под «Кинотавром» — тоже тяжеленный — очень хорошо цыплята табака жарились… За Орденом Почета, который вручали в Кремле, я поехала с дочкой. Очень все там торжественно, очень! Все награжденные плачут — даже мужчины… И я подумала, что не все еще потеряно, справедливость есть — потому что награждали, действительно, за какие-то величайшие дела. Один человек спас крошечных грудных детей, которые чуть не утонули в проруби — такой маленький человек, красный весь, очень волновался… Человек двадцать награждали. А Владимир Владимирович такой сентиментальный, такой искренний был! Но видно, что устал. А мне нужно же ответное слово сказать — принято так. Но мне его так жалко стало — он же устал. И я думаю: «Три предложения — и ушла!» И ко мне пришли эти три предложения — короткие, сентиментальные и даже с юмором. Вызывают меня: «Татьяна Григорьевна Васильева!» Оркестр живой играет, и я иду. И вот что я ему сказала: «Будьте здоровы, Владимир Владимирович!»

А вообще я – очень счастливый человек. Но я всегда говорю: «Как тяжело, как тяжело!» Это я, знаете, для чего говорю? Чтобы потом сказать себе: «Для того, чтобы оказаться здесь, на сцене — это нужно заслужить!»

Наталья Колобова