[Show slideshow]

Фильмы Сергея Соловьева «Сто дней после детства» и «Спасатель» заставили говорить о том, что в наше кино пришел самобытный мастер со своим особым почерком.

Мастер отмечает юбилей – ему исполнилось 70. Вернее, исполнилось еще летом, в августе. Но творческие люди, у который даты приходятся на лето, любят встречаться с коллегами и поклонниками осенью – когда все вернутся из отпусков.

И вот – встреча с мастером. Он все так же бодр и энергичен, и не всегда понятно: шутит — или говорит всерьез…

Халтура

— Однажды меня выгнали с телевидения, и я стал думать: что дальше? И пришла в голову мысль: а не зафигачить ли мне халтуру про пионеров, про лагерь — бесстыдную халтуру? И все для того, чтобы мне вернули и пропуск, и доброе имя. Таким образом и началась история моей картины «Сто дней после детства». Мы живем в такой стране, где довольно «страстные» отношения власти с искусством. То меня выгоняли — а потом, когда я снял это кино, стали давать премии! Причем беспрерывно: я получил премию Московского комсомола, Государственную премию и другие… И я до сих пор удивлен: почему мне не дали Нобелевскую?! Но все равно моя халтура сыграла достаточно серьезную роль в моей судьбе — и художественно, и человечески. Она не прошла для меня бесследно…

Шпаликов

— Одна из самых важных для меня картин – это «Спасатель». На меня в плане творчества иногда нападает так называемый маниакально-депрессивный психоз. И «Спасателя» я начал обдумывать на втором курсе ВГИКа, а снял через 25 лет. Обдумывание «Спасателя» началось так: я поехал осенью на песчаный пляж, и валялся прямо в одежде на песке. И вдруг вижу девушку в белом китайском плаще. По-моему, она еще была в туфлях. И она зашла в воду, и долго-долго шла в этой воде, полы ее длинного плаща уже слегка начали плыть… Эта картина меня поразила! И я стал размышлять, куда же можно ее пристроить. И это стало меня мучить. А в это время в нашем кино был один удивительнейший человек – Геннадий Шпаликов. Мы были почти ровесниками, он немного старше меня. Но он, в отличие от меня, был гением успеха и удачи. На третьем курсе он написал сценарий «Заставы Ильича», потом с ходу создал песню «А я иду, шагаю по Москве». И для меня познакомиться с ним было совершенно невозможно. Это все равно что познакомиться с Пушкиным. Почему? Потому что все мои знакомые и я снимали картины – а вот Гена не просто снимал картины, он создавал воздух, в котором происходит нечто настоящее!..

Однажды в буфете ВГИКа объявили, что с 12 часов дня можно торговать пивом. Это было трагическое решение, потому что почти прекратилось посещение лекций по марксизму-ленинизму, все сидели в буфете и пили пиво. И Шпаликов тоже на это «повелся». И как-то я подсел к его столику, а Шпаликов сидел такой мрачный, в плаще. Я говорю: «Гена, я бы очень мечтал, я бы очень хотел… И начинаю свой рассказ: — Вот, видел девушку, полы плаща…». В общем, кое-как рассказал. Он посмотрел на меня с сожалением и ответил: «Старик, это абсолютно безнадежная хреновина. Потому что все должно быть по-другому. Девушка должна купить резиновую лодку, надуть ее – пыш, пыш, пыш. А еще у девушки должен быть в кармане вот такой величины гвоздь! Дальше она должна отплыть, воткнуть гвоздь в лодку, лодка сделает «п-ш-ш-ш» — и утонет…». И я сказал: «Гена, ты гений!» Но Гена был чудовищем! Он мне писал сценарий к «Спасателю» лет пять. Все это время мы перезванивались и должны были встречаться, обсуждая новые повороты сценария. За эти пять лет странно, что я не потерял печень – мы выпили все, что только можно было выпить. И он говорил: «Я пишу-пишу!» И действительно – приносил страницы, я заглядывал туда. Оказывается, к сценарию это никакого отношения не имело — он писал роман. Он его закончил, пришел ко мне. Я говорю, что он мне сценарий обещал. А он отвечает: «Старик, это очень сильный роман. Думаю, будет правильно, если мы пошлем его на Нобелевскую премию». И мы с ним пошли на Центральный телеграф, он вытащил из ботинок шнурки, мы перевязали ими страницы — и отправили. Ответ, правда, не пришел. Потом он пошел к Твардовскому, тот прочитал роман и сказал, что его нельзя печатать никогда и ни при каких обстоятельствах. Но аванс дал. Мы его пропили…

Музыканты

— Как-то так складывалось, что мои идеи всегда сопровождала музыка. Например, Окуджава. Еще я был в очень хороших отношениях с Володей Высоцким. И с Борей Гребенщиковым дружу. Что интересно: мы с ним очень дружим, но можем не видеться годами. Но он знает, что я есть, а я знаю, что он есть…

Или вот другой пример дружбы – альтист и дирижер Юрий Башмет и лидер группы «Ленинград» Сергей Шнуров – он написал музыку для одного из моих фильмов. Идем однажды в филармонию – все втроем. Очень трогательная картина: впереди идет Башмет – с альтом, в смокинге, такой благородный, и рядом, поддерживая за локоток – Шнуров. Такая прелестная пара! А я шел чуть отдаленно, сзади, но слышал, о чем они говорят. Юра говорит: «Сережа, ты очень неплохой парень. Но иногда позволяешь себе такое, что я просто не знаю, как на это реагировать!» Сережа удивляется: что же он такого сделал? «Вот ты недавно давал интервью газете, — продолжает Юра. – Там тебя спросили, как тебе работается с Башметом. И что ты ответил?» Тот молчит. Юра не останавливается: «А я тебе могу сказать, что ты ответил! Ты сказал: «Башмета я знаю давно — лет шесть. И ни разу не видел его трезвым». Ты соображаешь, что ты мелешь?! Ты даешь интервью на всю страну! На всю страну! Я – взрослый человек, известный музыкант, у меня дети и внуки! А ты – на всю страну!» Этот молчит. Прошли немного в тишине. Наконец Шнуров говорит: «Юрий Абрамович, я вам, честное слово, удивляюсь. Ну что, по-вашему, я на всю страну врать, что ли, должен?»

Таня

— Каждую свою картину воспринимаю как путешествие в другую жизнь. Всех своих студентов прошу не думать так: «Я сейчас покажу им, зрителям, что-то такое, что им понравится». Такой подход уродует душу, разрушает ее. Нельзя разговаривать с людьми с желанием им понравиться! Нужно либо просто по-человечески с ними разговаривать — либо не разговаривать вообще! А еще я никогда не провожу никаких кастингов. Я не понимаю – зачем они? Отсутствие кастинга для меня – это наличие желания прийти в свою новую жизнь с новыми впечатлениями и новыми людьми. Ну, вот позову актрису – да, мол, она симпатичная. А она может кошечку сыграть? Может ли мяукнуть, если кошечка замерзла? Она способная – как она мяукает! А гавкнуть может? Может… Но я вам гарантирую: Таня Друбич, например, не может ни гавкать, ни мяукать. И не берется. И я не просил ее этого делать. Потому что не в этом счастье. Мне было главное — чтобы в кадре была красивая женщина и хороший человек. Таня такая… Сначала ни малейшего намерения снимать Друбич в фильме «Сто дней после детства» у меня не было. Наоборот – я сопротивлялся этому, как мог. Вот не хотелось – и все! А потом это как-то само по себе получилось. Поверьте, именно так – само по себе. Таня красивая, талантливая – и вот она уже снимается в «Ста днях после детства», в «тысячах днях после детства», в «трех тысячах днях после детства». И каждый раз не могу сказать, что какая-то инфернальная энергия преданности мной двигала, когда я утверждал ее на роль. Нет! Просто я каждый раз думал, что вот, Таня – нормальный человек, актриса… Зато когда у меня спрашивают: «Это ваша муза?» — я отвечаю: «Да, это моя муза!»…

Ирина Левкович