Известный режиссер поделился своими мыслями о своем последнем фильме, об искусстве жизни и… о русском мате.

Андрея Кончаловского представлять не надо – и в России, и за рубежом его знают, пожалуй, все. Даже те, кто не смотрел ни его нашумевший «Романс о влюбленных», ни эпохальную «Сибириаду», ни его последнюю картину «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына».

Сын Сергея Михалкова, брат Никиты Михалкова, отец Егора Кончаловского, муж Юлии Высоцкой – ну что еще о нем новое можно сказать? Разве что – удивиться его неиссякаемой жизненной энергии, творческому долголетию. И умению удивляться, которое говорит о том, что Андрей Сергеевич все еще молод душой.

И умению удивлять – как он удивил нас всех этой своей новой кинолентой про простого почтальона, где нет никаких актеров, а играют обыкновенные люди. Да и играют ли? Скорее – просто живут. Но Кончаловский подчеркивает, что при всем при том фильм «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» — кино не документальное, а художественное. И те, кто его посмотрел (а показали «Почтальона» на Первом канале на всю страну), наверное, с этим согласятся.

Талант

— Андрей Сергеевич, я читала, что у вас в картине «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» было всего два профессиональных актера – это правда?

— Во-первых, я снимал всего одну актрису, и снимал как бы без сценария. Это возможно сегодня. Раньше были нужны свет, пленка, лаборатория — очень много всего было нужно, чтобы снять кино. И режиссеры до сих пор стараются работать с большими бюджетами. Я и сам так работал раньше: много массовки, спецэффекты… Но сейчас даже ребенок посмотрит и скажет: «Ну и что? Хорошая компьютерная графика». Все это давно перестало быть сногсшибательным. Я вообще считаю, что самый дорогой визуальный эффект — это человеческое лицо. Вглядываясь в человеческое лицо, можно многое понять, полюбить и возненавидеть. Я считаю, что человеческое лицо интереснее, чем бегущий с пистолетом человек. Но надо иметь определенного рода способности и отобрать кадры так, чтобы человеческое лицо выглядело наиболее интересно.

— А что нужно сегодня, для того, чтобы хорошо снимать кино?

— С нашей современной аппаратурой – почти ничего не нужно: цифровой фотоаппарат, микрофон. Все равно, как раньше: взять перо, чернила, бумагу и — и написать гениальный роман или рассказ. Настоящему художнику, кроме этого, ничего не надо. Поэтому, сегодня кино можно снимать практически без денег. Нужно только собрать вокруг себя «ошпаренных» людей, готовых с тобой работать. А вот талант ни за какие деньги не купишь!.. Но и талант без техники – ничто: его нужно огранить, нужно много учиться. Это – труд, пот, кровь и слезы. А кино можно снять и на айфон. И я практически так и поступил. С моей творческой группой мы поехали в деревню, много народа перебрали — и нашли того самого замечательного человека, почтальона Алексея Тряпицына.

Кастинг

— У вас был кастинг среди почтальонов?

— Да, был кастинг: смотрели, как человек говорит, что он думает, какая у него физиономия… Не обязательно быть артистом. Леша Тряпицын меня подкупил тем, что он — мудрый человек, с юмором, с каким-то замечательным взглядом на жизнь… И с ужасными вставными зубами. При всей нищете, которая окружает обычного русского человека, живущего в глубинке, в деревне, Леха считает: «Ничего, нормально — время сейчас такое». Есть в нем оптимизм.

— А что происходило дальше?

— Сюжета у меня не было — сюжет придумывался на ходу. Сейчас, вот, говорят, спорят о моем фильме: документальное кино, полудокументальное… Никакого документального кино нет! Это художественный фильм — только снятый, сложенный из других кирпичиков. Можно взять кирпичики золотые, дорогие, сложить из них здание — и оно развалится! А можно из кизяка сделать кирпичики — и сложить архитектурный шедевр. То же самое и здесь. Можно снимать дорогих артистов, с дорогим сценарием — и будет неизвестно, что… А можно взять людей с улицы, поработать с ними, поговорить — и правильный кирпичик получится!

— Как это выглядело на практике?

— Иногда я замечал что-то — и сразу давал команду: «Камеру, камеру!» А иногда, бывало, подойдешь, сначала спросишь: как дела, как жизнь — и так далее… К примеру, случилось горе: умерла баба Нюра. Мы сняли все: как говорили над ней замечательную надгробную речь, которую не придумаешь — о социализме, о советском романтизме — такой партийный текст, но трогательный, искренний…  И поминки тоже сняли…

Жизнь

— Неужели это все не было постановкой?

— Конечно, нет – и это вошло как часть фильма. Но все же был жесткий отбор. Если бы у меня не получилось именно так снять эти лица — я бы их не оставил… Когда мы снимали это кино — я еще не знал, что получится. Зато точно знал, что снимаю кино «в стол»: никто его не увидит, а если и увидит — то два-три человека. Но для меня важно было зафиксировать жизнь этих людей, попытаться их понять. И кстати, это несложно. Людей понять просто, если ты их хорошо слушаешь и если ты их любишь. А когда не любишь и не слушаешь — понять невозможно.

— И в жизни, наверное, так?

— Я про жизнь и говорю! Если вы ругаетесь со своим близким – то, прежде всего, не старайтесь ответить, а слушайте, что он говорит. Если он видит, что вы  действительно его слушаете — то не будет так сердиться на вас. На личном опыте могу подтвердить. Когда мы с Юлей ссоримся — я всегда стараюсь больше молчать и слушать ее. Тогда все заканчивается хорошо!

Мат

— А как вы относитесь к ненормативной лексике в кино?

— Вы знаете, я не ханжа, но я — за цензуру в разумных пределах. В том числе — за цензуру мата. Есть вещи, которые забивают у человека восприятие искусства. Например, открытый половой акт. Все помнят знаменитый фильм Бернардо Бертолуччи «Двадцатый век», где женщина — в постели с двумя звездами, Де Ниро и Депардье, держит их за причинные места в кадре. И когда Бертолуччи — кажется, в 1976 году — привез этот фильм в Москву, я его попросил: «Умоляю тебя, вырежи это!» — «Как это — вырезать?» — удивился режиссер. «Ну, тогда для русских не надо это показывать! Люди будут смущены». Это выглядит так же, как если представить: играет симфония — и вдруг на сцену выбегает голая женщина. Все смотрят на женщину! А что касается мата… Когда хороший артист в хорошо прописанных диалогах вдруг употребляет матерные слова, якобы для выразительности – я никогда не верю! Я знаю, что он читает то, что написано каким-то писателем, пусть даже и талантливым. Пушкин, как мы знаем, тоже писал матерные куплеты. Но когда снимается документальное кино, жизнь людей, сидит на крыше дома Коля с молотком и заколачивает гвозди – и вдруг он попадает себе по пальцу, вырывается «матерок» — и у меня это не вызывает никакого возмущения! Как однажды сказал мой Леша Тряпицын: «Если без мата снимать – это же немое кино получится!» Мат – это как перец: тут надо знать меру…

Искусство

— Раньше считалось, что искусство должно возвышать. А сейчас говорят, что оно должно приносить прибыль. А для вас — что значит искусство?

— О, это слишком большое понятие. Оно вмещает в себя искусство жизни, искусство общения… Ну и все-таки — в чем же для нас главное значение искусства? Я много об этом думал, и, пожалуй, отвечу не своими словами, а мыслями более умных людей. Например, искусство – это знание, которое передается с помощью словесных, зрительных или звучащих образов, которые расширяют представление человека о мире и о самом себе. А вот представления о самом себе – это самая сложная штука. Как правило, мы себя не знаем. Вернее, мы думаем о себе либо слишком хорошо – лучше, чем есть на самом деле – либо, наоборот, думаем плохо. Точно знать свое место, свои личные возможности – это большое искусство. Кто-то из мудрецов сказал: «Главная цель жизни – познать самого себя». Я и сам часто задумываюсь над тем: зачем люди ходят в театр, в кино? Ведь сейчас в кино ходят не только, чтобы приобщиться к искусству, но и в качестве развлечения. А когда развлекаешься — можно жевать. И обычно в наше время в кино люди идут, чтобы жевать — ну и, заодно, что-то смотреть… Естественно, что потом все это выветривается и удаляется из человеческого сознания и организма. Но я заметил, что даже если в таком жующем зале на экране возникает хотя бы минута настоящей правды – люди перестают жевать! Вот она — сила искусства!

— В чем тогда, по вашему мнению, разница между искусством и развлечением?

— Развлечение не дает возможности воображать — вам все впихивают. Ваша фантазия зажата в том, как заработать миллион, или как убежать от убийцы. А в хорошем кино надо размышлять… Когда я вновь задал себе вопрос: «Как снимать кино?» — то ответил: «Не знаю. Буду учиться заново». И вот с этим желанием учиться заново я решил снимать фильм про русского почтальона.

— Но вы же – супер-опытный профессионал. Что означает для вас «учиться заново»?

— Это значит — каждый кадр просматривать и думать: как зритель это будет воспринимать? И делать очень жесткий отбор. Вообще, искусство, на мой взгляд — это отбор чего бы то ни было: красок, сюжета, выражений, формы, нот, слов… Посмотрите на рукописи Пушкина и Толстого. Сколько раз Лев Николаевич переписывал «Войну и мир» — причем сам, без помощи Софьи Андреевны… Так и для меня картина в картине «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» была абсолютно новым опытом. Очень полезным и нужным – я так считаю…

Марина Долгорукая