Сергей Иванович Суворов пережил немецкую оккупацию, нацистский концлагерь и, по его собственному выражению, «просто смог выжить»

9 мая мы вновь встретим День Победы. В семьдесят второй раз. В той войне понятия «тыл» не существовало. Нередко те, кто остался на оккупированных территориях, жили каждый свой день, как последний…
Рассказывает тверской пенсионер Сергей Иванович Суворов. В июне 1941 года ему исполнилось семь лет:
— Мы жили тогда на самой границе нынешних Ржевского и Зубцовского районов Калининской области. Старший брат был призван в РККА в 1940 году, младший учился в Ленинграде, в ФЗУ, фабрично-заводском училище. Мы жили с мамой и сестрой в деревне Харитоново. Отец наш был репрессирован в начале тридцатых.
До Ржева от нас было километров семь. Немцы подошли к городу к середине октября 1941 года. Ржев бомбили очень сильно, по вечерам даже у нас было видно зарево. До занятия города немцами мама успела вместе с соседом на подводе съездить туда. Двери городских магазинов были распахнуты, как она рассказывала, и народ тащил оттуда все, что можно. Мама тогда привезла два мешка гороха и сахар. Поэтому мы в ту первую военную зиму, наверное, и выжили.
В нашу деревню немцы пришли через два или три дня после захвата Ржева. Заняли самый большой в деревне дом под штаб. Помню, хозяева вынесли им хлеб-соль и кувшин молока. И такие люди находились.
Наша изба была маленькая, поэтому немцы на постой у нас не вставали. Как жили? Выживали.

Ад
На оккупированных советских территориях жизнь была действительно адом. Но люди его прошли. Преодолели.
— Всю живность со двора немцы выгребли подчистую, — рассказывает Сергей Иванович. — Мать не хотела отдавать корову. Так немецкий офицер (или фельдфебель) дал ей в руки 30 марок и на ломанном русском сказал: «Война закончится – купишь себе новую».
До войны в нашем колхозе выращивали лен. Был цех, шаха, где семена отжимали, а жмых, это вроде скорлупы, оставался. Он и пошел на пищу в ту первую военную зиму. И еще картофель на неубранных колхозных полях. Мы собирали его еще следующей весной. Гнилой, перемороженный… А мама пекла нам лепешки из жмыха и гнилой картошки…
Там, на шахе, мама нашла раненого красноармейца. Когда наши уже отошли, многие окруженцы пробивались к линии фронта самостоятельно. Этому не повезло. Обе ноги прострелены, ходить не мог. Мать кормила его теми же лепешками, поила водой — больше ничего не было. И дважды ее задерживал немецкий патруль. Ну что, смогла оправдаться. Не убили, как председателя колхоза. Того немцы заставили самому себе сделать виселицу. Жена у него была, дочка, моя ровесница. Она еще спрашивала потом: «Где папа?» Помню, как будто вчера было, сердце заходится.
Тот красноармеец умер на третий день. Мать пришла к нему, а он молчит. Смотрит – мертвый. Там его и похоронили. Вместе с соседом взяли лопаты, вырыли могилку, как смогли. А назад возвращались — обстрел. Мать уцелела, а вот соседа насмерть, осколком. И на следующий день – снова похороны.
Тогда многие наши через деревню проходили, к линии фронта шли. Мать давала им гражданскую одежду, что от отца осталась. А мундиры, шинели прятала под печкой. Это нас и сгубило…
Немецкий штаб был в соседнем доме. И однажды наши самолеты его все же достали. Я тогда дома был, один. Дальше – грохот, удар, дым. В наш дом не попало, но взрывной волной разворотило стену, крышу, печь. А когда немцы дома осматривали, после налета, это вот обмундирование и нашли…

Выжить!
Тогда немцы вывезли население всей деревни. Так и не заселили ее после войны. И далеко не всем ее жителям удалось пережить, то, что ждало их в немецком концлагере.
А дальше посадили нас на телеги, вещи взять разрешили, немного, да и не было у нас много, — вспоминает Сергей Иванович. — Привезли в Смоленскую область, в концлагерь для гражданских лиц. Поселили в бывшей школе, старших гоняли на работы, а я малой еще, оставался в лагере. Тем более, ходил тогда с трудом – пока везли, упал под колеса телеги, повредил ногу. Так со мной на всю жизнь эта травма и осталась.
Еду давали только тем, кто работал. Сосед наш деревенский, который дороги чистил, нашел место, где прикопали убитых лошадей… Ели и это.
Нас освободили в марте 1943 года. Отступая, немцы успели взорвать один из школьных корпусов, где жили пленные. А второй – не смогли. Опять нас сосед спас. Убил он того немца, который наш барак обходил. Как будто почувствовал чего. А потом подоспели наши лыжники-разведчики. Офицер тогда сказал соседу: «Ну, ты даешь, старик! У этого немца в рюкзаке мины были. Успел бы их поставить – все взлетело бы на воздух».
В тот же день на радостях поставили самовар, а наши солдаты достали из вещмешков то, что было, еду всякую. И вдруг во время застолья разорвался снаряд…
Руку и глаз я тогда потерял. Лечили долго, в госпиталях. Много всего еще было, книжку писать можно. Но, жизнь свою я достойно прожил. Работал, учился. Как и все. Героем себя не считаю. Я – выжил.
Добавить к этому нечего. Жизнь Сергея Ивановича Суворова – часть нашей истории. Это типичный пример того, какие испытания пришлось преодолеть миллионам советских людей в годы войны. Но они – выжили!

Николай Тарасов