Тамара Владимировна поднялась из-за стола, выглянула в окно:
— «Хохлатки прилетели». Калину клюют…
— К снегу, должно быть, — заключил Дмитрий Валерианович.
— Славно у вас. Птицы, звери вокруг, — сказал я. — И, главное, – тишина.
— Тишина-а…, — многозначительно согласился Арсеньев. – Косолапый на днях к калитке наведался. Оставил кое-какие метки. Кабаны по улице бродят, как хозяева…
В деревне Октябрьское Арсеньевы поздней осенью и зимой — единственные жильцы. Остальные, дачники, разъезжаются по уютным городским квартирам. Кто — в Москву, кто — в Питер, кто куда еще. Некогда было здесь шестьдесят домов. Были школа, магазин, почта, клуб, фельдшерский пункт, сельсовет. Нынче это по-настоящему, медвежий угол. Чтобы добраться сюда из Андреаполя, я одолел 35 километров до Заборья, потом 17 – до Ворошилова, 5 – до Витьбина, 9 до Красной Москвы и оттуда еще 3 километра. Из Пено – путь не короче. Раньше на развилках были указатели, теперь же приходилось довольствоваться расспросами местных жителей.
— Арсеньев? Валерьяныч-то? – переспросил кольщик дров в Витьбине и охотно объяснил, где надо свернуть на другой проселок.
— Валерьяныча дом — на взгорке, налево сразу. Там раньше школа располагалась, — пополнила мое знание старушка в Красной Москве
По отчеству его здесь все зовут, и стар, и млад. Уже потом, после разговора, с Арсеньевым, потолковав с представителями местной власти, с директором и учителями Ворошиловской школы, я понял, откуда это уважение. Люди просто осознают значение Дмитрия Валериановича. Как ни тяжела и беспросветна жизнь русской провинции, в каждом, даже самом потаенном, ее уголке есть свои нравственные авторитеты. Люди, удерживающие строй русской жизни, несущие свет надежды. В ворошиловском «кусту» один из таких авторитетов – Арсеньев. В прошлом — директор аренды «Успенское» совхоза «Луговской», скотник, почтальон, а до этого — преуспевающий режиссер известных музыкальных театров, преподаватель ГИТИСа, ВГИКа, то есть свой в доску человек считался он в мире культурного бомонда.
Возможно, сделай свой выбор Д. В. Арсеньев в наши дни, когда Москва-столица превратилась в значительной степени в Вавилон, в город, где русским духом зачастую и не пахнет, в этом не было бы ничего удивительного. Но уехал он оттуда 22 два года назад, когда ему было всего 45 лет, и, казалось бы, все дороги к Олимпу славы в мире культуры и искусства, к материальному благополучию для него открыты.
Что же двигало Дмитрием Валериановичем, когда он расставался с привычным для него миром? Невозможно ответить на этот вопрос, не коснувшись его биографии.
Баловень судьбы
— Родился я 2 июля 1944 года в Москве, — рассказывал Арсеньев. – Мой отец Валериан Сергеевич был заслуженным артистом России. Кроме советского ордена «Знак Почета», он был отмечен высокими наградами Югославии, Польши. Югославский орден ему вручал сам президент Тито. Работал отец в музыкальных театрах, в балетах, в ансамбле Игоря Моисеева, с которым они вместе учились в школе Большого театра.
Мама Харитонова (Арсеньева) Валентина Матвеевна тоже была солисткой моисеевского ансамбля. В ту пору танцоры постоянно принимали участие в кремлевских приемах. От родителей мне довелось слышать, что когда Сталин утверждал программу очередного концерта, то говорил: «Подмосковная лирика» — обязательно, остальное – что хотите». Этот номер танцевали отец и артистка Анна Кобзева. Между прочим, благодаря Кобзевой родители получили в Москве квартиру. На приеме Сталин подошел к танцорам и радушно поинтересовался: «Как дела?» Отец ответил: «Хорошо, Иосиф Виссарионович». А Кобзева возьми и скажи: «Да мало хорошего, товарищ Сталин. У Валериана Сергеевича квартиры нет». Так, по воле удачного случая, у родителей появилась просторная квартира на Большой Калужской. Позже эта улица стала называться Ленинским проспектом.
— Мама с папой — оба 26 января родились, — продолжал вспоминать Дмитрий Валерианович. — Он в 1905-м, она – на десять лет позже. Папа танцевал до шестидесяти лет. Прощальный вечер, я помню, был в концертном зале Чайковского. А мама ушла из ансамбля раньше. Причиной тому был я. Поскольку я сильно увлекся улицей, мама прямо сказала: «У тебя, Димка, — две дороги. Либо станешь шпаной, либо – человеком».
Благодаря родителям Дмитрий с раннего детства получил то, чего были лишены многие его сверстники. Параллельно с обычной школой учился еще и в музыкальной школе по классу фортепьяно, занимался в драматическом кружке при Академии наук. Когда, после получения аттестата зрелости, пришло время делать выбор, не без помощи родителей, остановился на знаменитом высшем театральном училище имени М.С. Щепкина. «Натаскивал» юношу для поступления старинный товарищ отца Андрей Александрович Гончаров, главный режиссер театра на Малой Бронной. Дмитрий хотел, было, сразу поступать на режиссерское отделение, но когда поделился этой мыслью с Гончаровым, тот сказал: «В шестнадцать лет режиссерами не становятся». Выбрали актерское отделение, на которое Дмитрий и был принят.
— В «Щепке» тогда обучалось много тех, кто ныне знаменит. Моей однокурсницей была Инна Чурикова. Курсом выше учились Виталий Соломин, Олег Даль. Михаил Кононов. Преподавали нам мэтры — Волков, Цыганков, другие. Это сейчас каждый из мэтров работает лишь со своей группой. Тогда же они запросто приходили посмотреть на студентов других групп. Подсказывали, приценивались к будущим дарованиям…
Впрочем, дальнейшая жизнь Арсеньева с Щепкинским училищем разлучила. Виной всему оказалась разразившаяся в сфере театрального образования «перестройка».
— Когда я проучился три года, наше училище стали объединять с училищем имени Щукина и училищем МХАТа. Тем самым хотели создать академию под крылом ГИТИСа, — продолжал Арсеньев. – Узнав об этом, студенты Щепкинского училища начали разбегаться, устраивая личное будущее, кто как мог. Я стал вечерами подрабатывать в джаз-оркестре ресторана. Шел 63-й год, и у меня уже были жена, дочка.
Вскоре мама добавила поводов для размышлений, заявив «Актер — не профессия, лучше стать тебе, Дима, музыкантом». Честно говоря, актером я и сам себя не очень-то чувствовал. Меня больше интересовал джаз. Одним словом, к совету матери я прислушался. Профессор Прокофьев за немалые деньги подготовил меня для поступления в училище при консерватории. Поступил я на дирижерско-хоровой факультет. Одновременно занимался по классу фортепьяно. Потом отсрочка от армии в связи с рождением дочери закончилась, и меня на два года «забрили» в солдаты. В Таманской дивизии меня включили в состав парадного оркестра. Играл на «тарелках», на барабане. Помнится, культурой в дивизии ведал в то пору деятельный майор Гордеев, а репетиции оркестра в Лужниках длились иногда по месяцу. Довелось мне участвовать в четырех парадах…
Вернулся Арсеньев из армии «на гражданку» с твердым желанием осуществить давнюю мечту стать-таки режиссером. Причем в этой мечте как бы слились две прежние его ипостаси – театр и музыка. С 4 курса музыкального училища при консерватории Дмитрий уходит в ГИТИС, поступив на факультет музыкальной режиссуры. В то время он подрабатывал машинистом сцены в Московском гастрольном театре, познавая этот мир, что называется, изнутри. ГИТИС еще не был окончен, когда Арсеньев получил направление на полугодовую практику в Ленинград, в Кировский театр оперы и балета. Практика в знаменитом коллективе оказалась плодотворной. С блестящей характеристикой, Арсеньев отправляется на постановочную практику ассистентом режиссера в Пермский академический театр оперы и балета. Театр только-только приступил к постановке оперы Бизе «Искатели жемчуга». Поскольку режиссер Келлер заболел, всю ответственную работу «повесили» на Арсеньева. Премьера прошла блестяще, после чего директор театра Савелий Григорьевич Ходес сказал: «Дима, оставайся». Арсеньев приглашение принял.
— Приближалось 50-летие СССР. Тогда для всех театров, независимо от их статуса, существовала «обязаловка» – выпускать спектакли к важным в жизни государства датам. Мне поручили «обязаловку» под названием «Крушение» — армянский вариант «Любови Яровой». Музыку написал незнакомый мне, да и вообще мало кому знакомый композитор Армянян. Я отбрыкивался, мне хотелось ставить «Онегина», «Травиату»», «Кармен»… Но что оставалось делать? Опера была поставлена, явлена зрителю, — продолжил рассказ Дмитрий Валерианович. – А дальше случилось то, чего я никак не мог предположить…
Арсеньевская «обязаловка» получила вторую премию по Союзу. Словно по мановению волшебной палочки статьи о талантливом молодом режиссере появились в «Советской культуре», «Театральной жизни», «Советской музыке», других изданиях. Савелий Ходес позвонил Арсеньеву в Москву: «Келлеру идет восьмой десяток. Да и нездоров он. Приезжай…». Арсеньев вернулся в Пермь и поставил оперу Вагнера «Лоэнгрин». Премьера прошла на высоте. Рецензии в прессе – исключительно положительные. Следом взялся за «Дона Карлоса» Верди. И тоже – полный успех. Но…
— У моей жены был хороший голос, она стала претендовать на главные роли. Какие интрижки случаются в писательском мире, знаешь. В театральной среде они, наверное, изощреннее, — рассуждал Дмитрий Валерианович. — В общем, оказавшись в пикантном положении, я положил на стол заявление об уходе. Правда, скучать без дела долго не пришлось. Меня направили главным режиссером театра оперы и балета в Воронеж. Здесь я поставил сначала «Царскую невесту» Римского-Корсакова, затем мюзикл «Обыкновенное чудо». Прекрасную музыку к нему написал Слава Граховский. Потом был Штраус — «Венская кровь». Душа у меня к этому спектаклю не лежала, и постановка вышла неудачной. А тут возникла другая проблема. Директор театра слишком тяготел к мюзиклам, мне это ужасно не нравилось, и у нас на этой почве начались серьезные творческие разногласия…
Приехав в Москву, Арсеньев зашел к начальнику управления музыкальных театров министерства культуры СССР Станиславу Александровичу Лушину. Тот встретил безработного режиссера сердечно:
— Как здорово, что ты пришел! У нас «дырка» в Ашхабаде, нужен главный режиссер в оперный театр. Поработаешь, потом вернем тебя в Москву. Есть кое-какие соображения…
По приезде в Ашхабад Дмитрий Валерианович, в соответствии с общепринятым там правилом, побывал на беседе у первого секретаря ЦК Мухамедназара Гапуровича Гапурова. Новому главрежу была выделена шикарная служебная квартира на одной лестничной площадке с Председателем Верховного Совета Туркмении. Работал Арсеньев, как привык работать. Самозабвенно, страстно. Его включили в состав коллегии Министерства культуры республики. Вслед за этим возник вопрос о представлении Дмитрия Валериановича на звание заслуженного деятеля искусств. Правда, ему без обиняков сказали: «Оставайся на постоянное жительство, тогда получишь звание» Прописываться в Ашхабаде он не хотел, чтобы не терять квартиру в Москве. К тому же, сильно донимала жара. Да и мама постоянно звонила, звала домой. Так, проработав несколько лет Ашхабаде, в 1979 году он опять вернулся в первопрестольную, где участвовал в подготовке культурной программы Олимпиады-80.
— В Москве я начал преподавать в ГИТИСе, на факультете музыкальной режиссуры. Параллельно работал в мастерской Евгения Матвеева во ВГИКе. После того, как Матвеев отправился в творческую командировку снимать фильм «Победа», я перешел в мастерскую Сергея Бондарчука. Потом вернулся к закончившему съемки Матвееву. С увлечением поставил «Тень» Шварца. Помнится, в это же время Жора Бурков ставил «До третьих петухов» по Василию Шукшину, и мы с Жорой душевно, на короткое время, сошлись. Добрые отношения установились с Ириной Скобцевой и она тоже работала во ВГИКе. Кроме того, занялся я еще и общественной работой. Меня даже ввели в партбюро, — в проницательных глазах Арсеньева мелькнула озорная улыбка.
И все-таки пришел момент, когда вновь захотелось Арсеньеву привычного дела. Страстно, навязчиво, захотелось. Оно без промедления его нашло. В Министерстве культуры Дмитрию Валериановичу предложили должность главного режиссера Саратовского театра оперы и балета имени Чернышевского. Театр с именем, с прекрасными традициями, сильной труппой. Не раздумывая, он согласился. Здесь Дмитрий Валерианович поставил «Кармен» Бизе, «Евгения Онегина» Чайковского «Дубровского» Направника. А в 1987 году, неожиданно для многих, он покинул театр. Не все складывалось в личном плане, вновь распалась семья, но все-таки не это было главной причиной ухода. Работа в Саратове стала для Арсеньева своего рода решающей точкой долгих внутренних исканий. В душе Арсеньева вызревало годами и, наконец-то, вызрело окончательно решение покинуть город.
Позже, в документальном фильме, талантливо снятом студией «Юность», он объяснит, что выстраивал свою будущую жизнь «буквально по сантиметрам». Цивилизация развивается, но что впереди, если человек во главу угла поставил брюхо? Если, приобретая материальные блага, он не становится умнее, теряя то, что позволяет ему быть человеком? Начинаешь размышлять об этом, и изворотливый, рациональный ум тут же находит массу оправданий для привычной, установившейся жизни. Он не желает признать, что ты находишься у «разбитого корыта». Но ведь ты, действительно, находишься у этого «корыта»…Примерно такими вопросами мучительно задавался Арсеньев, собираясь «сойти с круга».
Впрочем, произошло это не сразу. На короткое время Дмитрий Валерианович увлекся восточной медициной, перечитал массу философских книг, затем перепробовал многое другое, пока, наконец-то не освободился от державших его «кандалов» и не пришел к Евангелию, к вере.
Обретение себя
Может, я и взялся бы расспрашивать его более дотошно, какими движениями души он в тот момент руководствовался, обретая пристань в глухой деревеньке Октябрьское, если бы не понимал, что это сокровенное, сугубо личное, и лучше эту «заповедную зону» не затрагивать. В конце концов, и со мной произошло примерно то же самое, когда одиннадцать лет назад, в возрасте 54 лет, покинул я большой город, без сожаления вернувшись в маленький районный центр. Без денег, без всякой перспективы на работу, при всех своих оказавшихся никому не нужными званиях и регалиях (бывший народный депутат РСФСР, заслуженный работник культуры, член Союза писателей и т.д.). И ничего, не дала мне сгинуть русская провинция.
Правда, мне оказалось куда легче, нежели Арсеньеву. Я-то, уйдя во внутреннюю эмиграцию, а точнее, будучи отправлен туда сложившимися обстоятельствами жизни, вернулся в родные края, где все мне привычно, знакомо с детства. Он же – человек сугубо городской, столичный.
— Все равно сверхординарного здесь я не вижу. С возрастом человек к земле тянется, это же элементарно, — уверенно заявил мне тверской приятель, когда я рассказал ему о Дмитрии Валериановиче.
Но Арсеньев-то уехал из Москвы в сорок пять. И сколько таких примеров встретилось мне в последние годы на тверской земле!
В деревне Волок Андреапольского района преподает в сельской школе кандидат технических наук, бывший «оборонщик», православный публицист Алексей Глебович Яковицкий. Ему было примерно столько же лет, как и Арсеньеву, когда расстался он с городом. В Панькове поселилась семья Борисовых. Валентина Федоровна преподавала иностранные языки в ЛИАПе (Ленинградский институт авиационного приборостроения), Иван Андреевич был геологом. Сын их, Дмитрий, авиационный инженер, страстно увлекшись разведением пчел, окончил академию пчеловодства. Выстроили они в Панькове дом, создали пасеку из ста тридцати домиков. Ведает этим хозяйством Дмитрий, которому всего-то тридцать пять. Женой его стала уроженка тамошних мест Ирина, учитель-биолог. У них двое детей, дочь и сын. По вечерам, занеся в компьютер результаты работы за день, руководитель фермерского хозяйства «Пчелка» садится за фортепьяно, и разносится тогда далеко окрест любимая им музыка Георгия Свиридова.
Так что, причина исхода русский интеллигенции из городов (я думаю, что эта тема заслуживает отдельного исследования) все-таки не в возрасте, она — в сигналах, позывах души. Теряя уверенность, мучаясь в сомнениях, она потянулась к спасительному русскому берегу, к духовным корням своим. Потянулась еще и потому, что западная цивилизация, которую начали усиленно, «без царя в голове» внедрять в России «перестройщики», принципиально чужда православным ценностям. У русского человека на первом месте были совесть, справедливость, коллективизм. А их заменили эгоистической выгодой, холодным расчетом. Русская культура с ее гуманистическими принципами оказалась в загоне. Начали править бал торгашество, жестокость, обман, цинизм, пошлость, дебильная массовая культура, объявшие все сферы жизни. В том числе и театр, где и в прежнюю-то пору интриг и лицемерия хватало.
Недавно в мои руки попала книга воспоминаний знакомого мне с конца 80-х, бывшего редактора «Московской правды», а затем вице-премьера правительства России Михаила Полторанина «Власть в тротиловом эквиваленте». В ней он пишет, какая «элита» была востребована новой властью:
«Ельцинские реформы выгребли из социальных подворотен весь человеческий мусор и подсунули в поводыри обществу – мошенников, фарцовщиков, спекулянтов театральными билетами, проныр по части «купи-продай», базарных шулеров и наперсточников. Этому отребью позволили безнаказанно мародерствовать на российской земле, пинками открывать любые чиновничьи двери.
И отребье в одночасье возомнило себя господствующей кастой. Оно взялось навязывать стране свою волю, свой образ мыслей, свою гнилую мораль и воровским жаргоном выталкивать из обихода сакраментальный русский язык». И для этого принялось спешно прибирать к рукам средства массовой информации. Нуворишам важно было поставить на поток сеансы дебилизации населения, чтобы убить в нем гены сопротивления».
Хлестко, наотмашь написано Михаилом Никифоровичем, но, по сути, верно. Все это происходило на наших глазах. И от этой-то надвигающейся со всех сторон гнилостной, разлагающей атмосферы и усилился исход русской интеллигенции из больших городов в умирающую, униженную русскую деревню. Собственно, на этом крайнем рубеже они и сошлись. Те, для кого земля больше, чем земля, — матушка, кормилица, духовная воспитательница. И те, для кого она — товар, который можно задешево купить, «обув» деревенского пайщика, и дорого продать. Подвижники и удерживающие — с одной стороны. Потребители и мародеры — с другой. Одни хотят жить по законам совести, желая спасти, возвысить погибающую деревню. Другие цинично ее добивают, чтобы освободившиеся пространства использовать для коммерческих нужд. Что им родная земля, если душа пуста? Так я считаю…
… Когда, по совету давнишнего приятеля, Дмитрий Валерианович оказался в Пеновском районе Тверской области, то жил сначала в деревне Залуковье, в старом холодном доме своего приятеля-москвича. Там, по его словам, они и новый 90-й год встречали. Потом перебрался в Октябрьское, стал жить в здании бывшей школы, которое к тому времени пустовало, разрушалось. Деревенская жизнь его привлекала, но была ему, коренному горожанину, совершенно незнакома. А оттого на первых порах случались с ним всяческие забавные приключения.
— Помню, задумали мы с приятелем восстановить разрушенный мост через речушку. Купили специально для этого в Москве водолазные костюмы, стали собирать прямо в воде из бревен опоры. Местные мужики подошли, заливаются хохотом. Опоры же на берегу надо собирать!». Но постепенно втянулся я в эту жизнь, стал ощущать себя в ней своим, востребованным. Устроился работать директором аренды «Успенское» в совхоз «Луговской», в котором руководителем был москвич Виктор Фалинский. Греб навоз на ферме. Научился работать на тракторе, комбайне. Взялся ремонтировать дом. Несколько раз в неделю ходил за 17 километров в село Ворошилово, где преподавал в средней школе историю, государство и право, музыку. Бывало, осенью и зимой возвращался с керосиновой лампой в руке — чтобы отпугивала зверье, и была видна дорога. Когда совхоза не стало, подрабатывал почтальоном. А кроме того, развел подсобное хозяйство. Две коровы у меня было, лошадь, четыре свиньи, тринадцать овец, тридцать пекинских уток, десять пчелиных домиков…
Приехал я, уже освоившись в деревне, в Москву, а мне предлагают режиссерскую работу в Америке, в Австралии, большие деньги, а я думаю: «Боже, что я там забыл, в этой вашей Америке или Австралии?».
Запомнилось ему как во время уже другого визита в столицу, собрались в ВТО (Всероссийское Театральное Общество) вокруг него знакомые театральщики и спрашивают: «Ну, как ты там, Дима?»
— Мужиком я себя почувствовал, ребята. Настоящим русским мужиком, — ответил я им. – Все теперь умею. Лес валить, пилить, строгать. Сети на озере ставить, верхом на коне ездить, грибы солить. А еще трактором управлять, за плугом стоять, косить, корову доить… Смотрят они на меня так, словно бы я с Луны свалился.
А однажды останавливается возле калитки дорогая иномарка, вылезает из нее… Не буду называть фамилию, но очень знаменитый человек. Народный артист СССР, и все прочее. Я познакомился с ним, когда он только начинал свой путь к славе. Обнялись мы с ним радушно, по-товарищески. Он говорит, оказался в Осташкове, на музыкальном конкурсе Ирины Архиповой, а до тебя оттуда — рукой подать. Как не заехать было? Разговорились. Он про какие-то языческие вещи объяснять, а я чувствую: за двадцать лет полоса между нами пролегла огромная, неодолимая.
Вопрос – в устройстве души
Наверное, кто-то может сказать о теперешнем образе жизни бывшего режиссера Арсеньева: «Это — отшельничество, а не протест». Так, мол, проще всего – уединиться от людей, закрыться в своем коконе. Я с этим не согласен. Внутренняя эмиграция — это, конечно же, протест, и о причинах ее частично было сказано выше. Но это, кроме того, и трудное обретение самого себя в нашем бренном мире.
Решиться на столь ответственный нравственный выбор, как это сделал Дмитрий Валерианович, как делают другие, думается, куда сложнее, нежели исправно ходить в больших городах на протестные митинги, демонстрации, а затем отправляться на привычную работу в коммерческие офисы, продажные газеты, лицемерные театры. По вечерам же, в своей благоустроенной городской квартире, пристраиваться на мягкой софе с чашечкой кофе и до отупения смотреть бездарные «мыльные оперы» и ужимки пересмешников. А потом, Арсеньев-то, посмотрим правде в глаза, спас свою деревню. Именно благодаря нему осталась она на географической карте Тверской области, и, даст Бог, как и десятки, сотни других деревень, со временем поднимется, наполнится людьми, желающими возделывать здесь землю, строить, рожать детей.

Вот уже десять лет, как Дмитрий Валерианович не одинок в личном плане. Из Саратова, выйдя на пенсию, к нему в деревню окончательно перебралась Тамара Владимировна, они обвенчались. Жизнь у нее, прямо скажем, тоже складывалась сложно, пока не сошлись они, эти два одиночества, вместе. Когда Арсеньев работал в Саратове главрежем, их квартиры были в одном подъезде. Тамара Владимировна — инженер-строитель, архитектор, преподавала в строительном техникуме, работала в проектных НИИ. Разве ведали они в пору своего знакомства, что когда-нибудь станут жить в деревне?
— Не скучно вам в Октябрьском? — поинтересовался я у нее.
— Что вы? – на ее лице отразилось глубокое изумление.- Это самые счастливые годы мое жизни.
Радости прибавляют подружившиеся между собой дети и внуки Дмитрия Валериановича и Тамара Владимировны. Летом большущая компания съезжается. Ловят рыбу, заготавливают сено, собирают грибы-ягоды, ремонтируют дом, ходят на службу в храм Пресвятой Троицы, до которого от деревни Октябрьское рукой подать. Восстанавливать этот храм начинал когда-то Арсеньев. А потом обнаружился богатый спонсор (Бог послал), и взял эту заботу на себя. Здесь, на кладбище, покоятся отец и мать Дмитрия Валериановича и его внучка Екатерина.
…На прощание Тамара Владимировна приготовила мне гостинец — коробку с домашними куриными яйцами, а Дмитрий Валерианович подарил свою только что вышедшую книгу «Письма сельского почтальона» и диск с фильмом о нем, снятым по заказу Министерства культуры России.
Возвратившись в Андреаполь, книгу (в ней помещены 73 письма, напечатанных Д.В. Арсеньевым в газете «Тверской собор» — теперь уже, к сожалению, закрывшейся) я прочел в один присест. Написана она болящим, добрым русским сердцем. Сердцем подвижника, философа, мыслителя, крестьянина, патриота России:
«Сейчас большинство, хоть и не говорит этого, но ищет ту прорубь, в которой щуку ту поймать, любой ценой и чтоб легче… «По щучьему велению, по моему хотению…». Эх!!! Вот идея. Вот лозунг! После нас хоть потоп! Грабь, т.е. меньше работы, больше денег. А способов – море, народ наш изобретателен. Жизнь, история ничему нас не учат».
«Итог-то один, где все землевладельцы равны. И бомж, и Березовский. Люди очень не любят эти разговоры. Все об одном и том же. Но они прекрасно понимают, что это главное…».
«Не хочешь, чтобы твой сын сломался при первых же трудностях – воспитай из него мужчину. Боишься, как бы с ним не случилось беды вдали от родительских глаз – доверь попечение о нем Всевышнему Богу. Не хочешь, чтобы однажды твоя дочь пошла по рукам – выключи телевизор, выбрось развратные журналы и книги, сними со стен в ее комнате Наталью Орейро и всех прочих бесенят».
«И никакие не выборы, не экономические программы, не политические лозунги, не социальные институты решают судьбу народа и страны, а люди, у которых есть душа, открытая Богу, другим людям».
«Пока каждый из нас не скажет себе честно: это я во всем виноват, это моя личная греховность и нежелание покаяться – причина всех русских бед, до тех пор ничего не изменится».
«Я не знаю, что получит моя Родина в будущем в результате всех перестроек и демократий, А пока она получила нищету, воровство, брошенных детей, проституцию, наркотики, разгул пьянства, игорные дома, бесцензурную пошлость, порнографию… Это реальность. А рост экономики – это ария для высокопоставленных чиновников».
«Глядишь на мир, и невольно масса аналогий тревожит душу. Что происходит с нашим народом… Мужчины не хотят служить, женщины не хотят рожать. Улей наш разорен, снуют по нему мыши и крысы. Заморские пчеловоды все ждут, когда мы станем тихими и мирными, чтобы взять наш мед голыми руками. А мы все терпим и не жужжим. А пора бы».
«Русский человек по природе доверчив, а разным Соросам только этого и надо».
«У подрастающего поколения в подавляющей массе нет совести, нет нравственности, нет уважения к старикам. Т.е. нет главного, что делает человека «человеком века». А те жалкие музейные раритеты, что растут как эксклюзивы в интеллектуальных парниках, не составляют «тела» народа».
«Вопрос не в деньгах, а в устройстве души. Здесь все зависит от правил, в которых воспитывался тот или иной человек. Есть нищий, который никогда не возьмет чужого, а есть богач, который всегда прихватывает лишнее, за счет чего и богатеет. Один человек не может перешагнуть нравственных барьеров внутри себя, а у другого их попросту нет. С одним человеком можно заключить договор, поверив на слово (как прежде русские купцы доверяли друг другу огромные суммы), а другого можно держать только страхом, да и то…».
«Если дом разваливается и хозяйство гибнет, кто виноват, кроме хозяина?
А если спекулянт нахально содержит на наши деньги английский футбол, кто виноват? Я думаю те, кто избирал его «начальником Чукотки» (в частности)».
«Приехала дочь с внуками, и решили мы съездить на исток Волги. И что мы там обнаружили? Запустение и заброшенность.
Одно дело раз в год посетить помпезное мероприятие, другое – постоянный уход, забота и поклонение. Но нет этого. И народа нет, но есть разовые мероприятия. Исток заброшен, нет намоленности, нет атмосферы русской святыни».
В фильме «Выхожу один я на дорогу» Арсеньев предстает во всевозможных обстоятельствах деревенского своего бытия. Пашет плугом огород. Ставит стропила на сруб бани. Везет на тачке мешки с комбикормом. Ухаживает за домашними животными. Уплывает туманным утром в озеро. Молится в храме. Рассказывает своей Тамаре Владимировне историю деревни Октябрьское. Делает укол «от сердца» старенькой соседке. Размышляет о предназначении человека. Играет на фортепьяно фантазию Моцарта и трогающее русскую душу «Письмо к матери» на стихи Есенина…
В этом – вся его жизнь. В трудах крестьянских, в духовном познании, осмыслении мира… Жизнь, которая, на мой взгляд, есть убедительное свидетельство того, насколько может быть силен характером, непреклонен в православной вере, многообразно талантлив, красив помыслами и делами своими русский человек. Я твердо знаю, здесь, в деревеньке Октябрьская на западе Тверской области, Дмитрий Валерианович нашел, а точнее сказать, выстрадал, свое непростое мужицкое счастье. И дай Бог им с Тамарой Владимировной доброго здравия, а все остальное приложится.
… Спустя неделю после моей поездки в Октябрьское с утра выпал снег, и крепко подморозило. Мне представилось огромное белое безмолвие, а посреди него «островок надежды» — дом Арсеньевых в окружении молодых елей. Из трубы его вился легкий дымок от затопленной печки. «Хохлатки» (свиристели) старательно доклевывали в огороде ягоды на калине. У крыльца – отчетливая цепочка заячьих следов. А на крыльце стояли, обнявшись, два совершенно счастливых человека – Дмитрий Валерианович и Тамара Владимировна.
Валерий Кириллов,
Пеновский район, Тверская область